Ансамбль «Элегия» — в 80-е годы прошлого века этот коллектив по-настоящему прославлял Ревду, гремя по всей области. Его создатель и руководитель Юрий Поносов на днях отметит 70-летний юбилей. Мы повстречались с ним в клубе «Цветники», где Юрий Леонидович занимается с очередным составом своего ансамбля. «Тебе обязательно нужны темные очки и шляпа, чтобы лицо скрыть, — выговаривал он одному из своих артистов после репетиции. — У тебя лицо очень простое, понимаешь? Нельзя с таким лицом на сцену». С этого мы разговор и начали…

Отец купил мне дорогущую скрипку

— Юрий Леонидович, вы сейчас своему подопечному выговаривали насчет лица. А что у него не так с лицом? Почему с таким лицом нельзя на сцену?

— Тут все, как на фотографии — есть фотогеничные лица, есть нефотогеничные. А у артиста всегда должно быть лицо хорошее, даже если нефотогеничное. Сцена, на мой взгляд, — это вообще святое место. Я не согласен с теперешним видением этого вопроса, когда на сцену товарищи могут выйти в драных джинсах, в грязных майках. У меня воспитание такое — на сцене артист должен быть одет лучше, чем самый красиво одетый зритель в зале. Не обязательно дорого, но чтобы всё было чисто, отглажено, чтобы причесочка была. Ведь вся моя творческая деятельность связана с нормальной песней, а не с какими-то там течениями-отклонениями. Обыкновенная популярная песня должна быть представлена аккуратно, элегантно, красиво.

— Что значит «нормальная песня» в вашем понимании?

— Когда у нас началась перестройка, на сцену полезли все — и кто способен к этому, и кто неспособен. И кто был во что горазд — девчонки лысые, кто в трусах, кто в валенках. Ну, что это такое? И слово «попса» стало каким-то отрицательным, даже неприличным. А, собственно, что такое попса? Это 90 процентов всей музыки. Я ничего не имею против — мне нравятся все музыкальные жанры: и классика, и джаз, и рок. Даже тот же рэп, если это сделано вкусненько и прилично. А то у нас едет машина по улице, и оттуда — бух-бух-бух и кто-то орет с матом. Это уже не музыка, а извращение какое-то. А попса — она вобрала в себя практически все жанры. В хорошей попсе есть и элементы джаза, и элементы рока, и того же рэпа. Конечно, на вкус и цвет товарищей нет. Но вкус — он от грамотности человека зависит, от его музыкальной образованности. Чем больше он слушает разнообразной музыки, тем менее он приемлет примитивные формы.

— Как ваш музыкальный вкус сформировался? Под влиянием кого? Или чего?

— Отец очень музыкальный был человек. До войны еще, учась в школе, он создал оркестр народных инструментов — балалайки, домры, баян. А во время войны он получил контузию, на одно ухо оглох полностью, на другое наполовину. И с музыкой пришлось распрощаться. Зато всего его музыкальные амбиции перешли на меня — на старшего сына. В семь лет он меня отвел в музыкальную школу, на класс фортепиано. Помню, папка с нотами была чуть ли не больше меня, по земле волочилась — я мелкий был ростом. Отца переводили на работу из города в город, мы половину Урала объездили. И, когда переехали, то в новой музыкальной школе на класс фортепиано брали только тех, у кого дома был инструмент. И отец из командировки привез скрипку. Дорогущую. Обычная детская скрипочка стоила тогда 13 рублей в магазине. А эта стоила 200 с лишним — это была уже штучная работа какого-то мастера. И вот я с нового учебного года пошел в класс скрипки. У меня преподаватель был — бывший солист оркестра Большого театра.

— Это как же его из Большого театра на Урал занесло?

— В те времена с этим просто было. За какие-то прегрешения хоть музыканта, хоть художника могли — раз — и выслать за 300 км от областного центра. Но, с другой стороны… В то время культурой в СССР рулила [министр культуры Екатерина] Фурцева. Неоднозначная женщина была. Но, благодаря ей, на периферии очень сильные были и музыканты, и художники, и танцоры. Мы тогда жили в Карпинске, Дворец культуры там был очень богатый — много разных инструментов, три рояля... И преподаватель в музыкальной школе — из Большого театра. Правда, он меня не доучил, от рака умер. А первый мой настоящий учитель, который именно привил вкус — Павел Григорьевич Леднев. Кроме того, директор музыкальной школы был руководителем оркестра во Дворце культуры. И всех, подающих надежды, он в этот оркестр притягивал. Я там начал играть с 13 лет.

А учиться я пошел на электрика

— Насколько я знаю вашу биографию, вы после школы не стали учиться музыке. Почему?

— Семья большая была, пятеро детей. А в музыкальном училище в Свердловске не было общежития, жить пришлось бы по частным квартирам. Денег не было на это. Поэтому я поступил в техникум в Краснотурьинске. На электрика. Но мне повезло — в техникуме был прекрасный оркестр, я играл в нем на аккордеоне. И на третьем курсе стал руководителем факультетского ансамбля. Там уже у нас электрогитара была — одна из первых, которые вообще появились.

— То есть, вы учились играть на скрипке, а потом свободно перешли на аккордеон?

— Да, он же у нас дома был. Отец с фронта привез две полезные вещи. Одна из них — аккордеон. Трофейный, итальянский. Он его в 1943 году в немецком блиндаже нашел и два года, до конца войны, с собой возил.

— А вторая полезная вещь?

— Приемник. Тоже трофейный. Здоровенный! Фирмы «Телефункен». Это, конечно, было чудо. Наши тарелки-репродукторы хрипели-свистели, ничего не понятно было — то ли баян играет, то ли саксофон. А тут — такой мягкий звук, такая точная настройка, никаких помех! Немцы не дураки, все-таки, были… Мне этот приемник включали, когда я еще в кроватке лежал. Потом уже сам. Помню, как маленьким слушал по нему оркестр Глена Миллера. Это потом уже, в конце 50-х, начали глушить западные радиостанции.

— И все-таки, как вы, электрик по образованию, пришли в сферу культуры?

— Так снова повезло. По распределению попал в Казахстан, в город Приозерск на берегу Балхаша. Недалеко от нашего общежития был Дворец культуры строителей. Вот там я уже попал в свой первый вокально-инструментальный ансамбль. Там был товарищ, который играл в оркестре у [певца Валерия] Ободзинского. В армии тоже повезло — командир части был музыкантом, играл на семиструнной гитаре, пел романсы, баритон у него был бархатный. Ему бы в театре петь, а не офицером быть. И в части поэтому тоже был хороший оркестр. После армии вернулся домой (родители тогда жили в Волчанске) — работы по моей специальности нет. Тут из местного Дворца культуры звонит директорша: «Юрий Леонидович, может быть, к нам?» Я подумал — почему нет. И опять повезло — там работал Александр Борисович Караулов, с которым мы вместе в школе учились. Он, его жена и я — три таких толкача — за короткое время такую самодеятельность сделали, что на районном смотре в Карпинске заняли все первые места. Всё — Александра Борисовича тут же забрали в Карпинск директором ДК, ну и я следом.

— Вот вас послушаешь, кругом в провинциальных ДК были оркестры, да не по одному. Откуда столько музыкантов было в маленьких городках?

— Все музыканты были устроены во Дворце кто плотником, кто дворником, кто художником. И, помимо основной работы, все играли в оркестрах. Вот занавес открывается — на сцене духовой оркестр. Отыграли. Пока конферансье вещает, все переоделись, взяли балалайки — и это уже оркестр народных инструментов. Отыграли. Опять переоделись — и уже эстрадный оркестр. Костяк, человек 10-12, был один. А остальные — уже люди с предприятий. Вот так и работали.

У меня все играли по нотам, даже барабанщик

— Расскажите, как вы попали в Ревду?

— В 1979 году меня пригласили сюда. Здесь тогда стабильности не было, руководители коллективов менялись. И Майя Михайловна Фирулева пожаловалась [редактору телевизионного конкурса песни «Юность комсомольская моя»] Герману Беленькому — мол, нужен хороший парень. А тот возьми да меня ей предложи — есть, дескать, в Карпинске товарищ со странной фамилией Поносов. Вот меня и позвали — мол, приезжайте, посмотрите город. Если понравится — жилье дадим. Я приехал — мне так Ревда понравилась! В то время она была на порядок лучше, чем сейчас. Чистота, зелень, пруд! Переехал и нисколько не пожалел. Почти 40 лет уже здесь… И вот тогда появился коллектив «Элегия».

— У меня есть такое ощущение, что «Элегия» для Ревды — все равно, что ВИА «Веселые ребята» для всей страны. То есть, половина всех местных музыкантов и вокалистов прошла через этот коллектив. Вы согласны?

— Пожалуй, да. Конечно, всех, кто через «Элегию» прошел, я уже и не вспомню. Да и в живых уже многих нет… Ну кто был? Боря Пестов, Катя Воронина, супруга моя — Светлана, Рафиль Гильманов, Лена Пейко. Лариса Лаврова тоже у нас начинала… Многие приходили совсем ненадолго. У меня же требования жесткие были: раз пришел — учи ноты. Многие возмущались: какие еще ноты, нафига они мне? Но я добился — у меня все ребята играли по нотам, даже барабанщик. Сейчас все играют без нот, на слух, как бог на душу положит. А так не должно быть. Должно быть все конкретно — как композитор написал, как аранжировщик разложил… Вокалисты, конечно, были. Один Стас Вавилов что значит. Он у нас был, как вокалист, бесспорный лидер.

— Как вы в те времена добывали аппаратуру, электроинструменты? Дефицит же был.

— А нас снова свела судьба с Александром Борисовичем Карауловым. Из Карпинска он переехал в Нижний Тагил, работал худруком во ДК «Уралвагонзавода», коллектив у них был неплохой. Основной у них там был Валерка Топорков. И они перешли этим коллективом в областную филармонию. А там супруга Караулова — клавишница и вокалистка — была нужна, а самому Караулову работы не нашлось. Мы с ним встретились в Свердловске в магазине грампластинок. Где еще музыканты могут встретиться? Вот он и говорит — я, Юра, без работы. Я бегом в наш профком — такое дело, есть товарищ, который нам здорово может помочь. Занимался он с нашими вокалистами, разучивал партии. Потом съездил по своим каналам в Уфу, привез четыре комплекта аппаратуры — самой лучшей, которая тогда вообще в стране выпускалась… Да, было сложно все достать. Да еще искусственные препоны ставили. К бухгалтеру подойдешь, ответ один — нету денег. А по концу года профком спрашивает — вы чего, у вас еще 90 тысяч неистраченные! Я — как так, мне ж говорят, что денег нет ни копейки? А оказалось, что бухгалтер за экономию премию получает… А мы бьемся-бьемся. Инструменты на свои деньги покупаем — на свадьбах играем, тут 100 рублей, там 100 рублей. Тысячу набрали — купили ударную установку. Дальше играем — на гитару наскребли. А когда Караулов нам с аппаратурой и инструментами помог, вот тогда мы и зазвездели.

— Где он сейчас?

— В Москве… Караулов у нас поработал и ушел в профессионалы — в коллектив «Три цвета времени». Вместе со Стасом Вавиловым и Борей Ахметовым, звукорежиссером. А я остался по новой создавать коллектив. И в Свердловске, на сборном концерте в парке Маяковского, мы встретились с [Борисом и Мариной] Ребицкими. Боря заканчивал железнодорожный институт и уже распределение получил в Ивдельский район, в какую-то деревню. Они с Маринкой ходят понурые — мол, через неделю должны в этой деревне быть. Ну, я опять побежал в наш любимый профком. Председатель Евгений Яковлевич Денисов говорит: «Как же мы его возьмем, если у него распределение?» Я: «Так и возьмете». Он: «Поносов! Ты меня в тюрьму посадишь!»… Короче, устроили Борю на завод, Маринку — во Дворец, дали им комнату в общежитии. И так второй этап «Элегии» начался. Тоже стали всяческими лауреатами… Потом был третий состав. Тоже хорошие ребята.

— Я тогда был маленький, но всё равно помню, что вы были прямо звездами-звездами. По крайней мере, так казалось.

— Мы, конечно, здорово гремели. В один год, помню, нас по телевизору показали 11 раз. Я уж потом Герману Ароновичу [Беленькому] говорю — ну сколько ж можно? Это ладно я — работаю во Дворце, приехал домой в два часа ночи после выступления, могу поспать. А ребятам-то, которые на заводе, вставать в 5-6 утра и в цех. Он мне говорит: «Поносов, ты обнаглел! Ты знаешь сколько раз мы Эдиту Пьеху показывали? Два раза за год! А вас — 11 раз!»

— У многих музыкантов, чего греха таить, были и есть проблемы с алкоголем. Как в «Элегии» с этим боролись? Извините, за такой вопрос, конечно.

— У нас порядок был. Мы могли после концерта где-то собраться, выпить. Но на репетиции или перед выступлением было железное правило: выпил — сиди дома, даже не приходи. Я даже не помню, чтобы у нас из-за этого дела что-то срывалось. Ну, и конечно, если видим, что товарищ слаб на это дело — расставались сразу. Хотя мне везло на хороших ребят.

— Вы сегодня уже несколько раз сказали, что вам везло. Вы думаете, это действительно везение или, может, дело в вашем характере?

— Ой, я не знаю. Наверное, какой-то элемент везения все равно есть. Не может столько хороших людей повстречаться на пути просто так — все равно должно везти.

— Почему вы потом ушли из Дворца на завод?

— Так музыка — она ведь никого никогда особо не кормила. Это сейчас те, кто в струе, получают большие деньги. А на периферии… В общем, стали дети подрастать, денег катастрофически не хватало. Я ушел в медеплавильный цех и там проработал 16 с половиной лет. Хотя первые два года я после медьцеха все равно во Дворец шел заниматься. Поначалу вроде ничего, справляешься, а потом усталость накапливается. После смены одно желание — домой, на диван. Через два года устал, сказал — давайте, ребята, без меня. И через три месяца все развалилось… И самое главное — инструменты, аппаратура, которые мы с таким трудом покупали, куда все делось? До сих пор жалко.

Бабушки прохода не дают — спрашивают, когда снова танцы будут

— Тем не менее, сегодня вы снова занимаетесь музыкой. Не отпускает она вас?

— Да, когда пошел на пенсию, подумал — а чего дома-то сидеть? Скучно. Пришел снова во Дворец — давайте хоть детский какой коллектив сделаю, что ли. А там тогда какие-то пертурбации были, то один директор, то другой. И Марина Ребицкая, которая худруком была, сказала: «Ну, Юрий Леонидович, зачем тебе это надо? Давай рыбачь, отдыхай». То ли действительно пожалела, то ли я в их концепцию уже не вписывался. Раньше же люди сами играли, сами пели. А сейчас чего — фонограммы готовые, оркестра если нет, то и не надо. Но люди просто не понимают, что такое живая музыка. Да пусть фонограмма в десять раз лучше, чем люди сами сыграют, но зато они сыграют!

— А вы сами продолжали заниматься музыкой? Для себя?

— Конечно, пока болтался, все равно занимался. У меня инструмент дома есть. Начал потихоньку музыку писать, песни. И некоторые даже самому понравились. Думаю — надо как-то их реализовывать, чтобы кто-то спел. С Олегом Вьюшиным, музыкантом из «Элегии», давай аранжировками заниматься — одну песню сделали, другую. Пошло дело. Взял три-четыре песни с аранжировками, пришел в «Цветники». Во Дворец не пошел — все-таки обиделся на них, наверное. Хотя — обижайся, не обижайся — контора-то сейчас одна. Но Ольга Диденко в «Цветниках» послушала песни и говорит — все, будем петь. А потом предложила устроиться на работу. Вот теперь скоро пять лет будет, как я здесь. Коллектив есть, 10 человек. Ребята хорошие. Вот, Андрей Дорофеев, Борис Андреевич Шмелев ходит ко мне, учим с ним песни новые. На днях две новые песни спел на «огоньке» для ветеранов СУМЗа — всем понравилось, хвалили. Не зря, значит, работаем. Конечно, специфика «Цветников» такая, что мы работаем больше с пенсионерами, инвалидами. И коллектив у меня тоже возрастной. Молодым здесь неинтересно. У меня были молодые парни и девчонки, но потом сказали — извините, Юрий Леонидович, нас во Дворец пригласили. Ну, идите, раз пригласили. А там — раз-два-три — и от ворот поворот. Дворец — это Дворец, там должно быть все в превосходной степени.

— Каким вы видите будущее вашей сегодняшней «Элегии»?

— Да какое у нас будущее? Мы живы днем единым. О будущем особо не задумываемся… Будем работать, уходить не собираемся. Самое главное, что зритель есть. Вот недавно вечер танцев проводили для старшего поколения. И теперь, когда по улице идешь, бабушки прохода не дают — спрашивают, когда снова танцы будут… Хотя… В этом году 100 лет комсомолу. Беленький позвонил вчера: «Юра, песня твоя нужна на торжественное собрание!» А у нас была такая песня «Я скажу комсомолу спасибо». Я говорю ему — кто петь-то будет? У нас все старенькие уже стали. Он — ничего не знаю, чтобы эта песня была! Вот снова забота появилась — песню надо до октября подготовить. Нескучно жить, в общем.

Беседовал Евгений ЗИНОВЬЕВ

Что такое элегия?

Элегия в музыке — камерное произведение задумчивого, печального характера. Элегия, как инструментальная пьеса, развивалась преимущественно на рубеже XIX-XX веков в творчестве Ферруччо Бузони, Эдварда Грига, Габриэля Форе, Сергея Рахманинова, Василия Калинникова. К элегии тяготели и отдельные вокальные произведения песенно-романсового жанра.

Элегия в поэзии — лирический жанр, содержащий эмоциональный результат философского раздумья над сложными проблемами жизни.

Википедия